Стихотворения

Пусть пацифизмом балуется кто-то,
но нам величье армии - милей.
Дивизия тяжелых пулемётов -
защита, ярость Родины моей.

Когда на охраняемых просторах
сплошной стеной дивизия стоит:
такое счастье и услада взору:
враг не прорвётся и не победит!

Вперёд, вперёд, смыкай штыки, пехота!
И авиация - крылами небо брей!
Дивизия тяжелых пулемётов
родов всех войск - и лучше и сильней.

Летят в ночи и слепят звёзды трассы
и от того - светлеет небосвод.
Пусть знают иностранцы - п...ы:
Враг не пройдёт. Умрёт и не пройдет.

Овеянная воинскою славой,
единолично взявшая Берлин,
извилистые улочки Варшавы
и площадь под названьем Тин-ань-мынь -
- вот малый ряд от наших достижений,
побед прекрасных, череда высот.
Дивизия всегда, всегда в движении -
Чуть что - врагов поганых насмерть бьёт!

Ура! Ура! Оружие в порядке.
И если что - то пустит его в ход.
И устранит любые беспорядки,
а если надо - то наоборот!

Пусть руководство Родины прикажет -
мы радостно пойдём в смертельный бой:
Ведь тот боец, который в землю ляжет -
он безусловный, подлинный герой!

Здесь все герои, хочется чего-то:
кричать «Ура!», тельняшку рвать с груди -
Дивизия тяжелых пулемётов
всех впереди! Всех впереди!

Все знают чётко - командир, боец и рота:
ни расстояния не властны, ни года -
Дивизия тяжелых пулемётов
была и будет вечной - навсегда!

Боязни дрожь - удел для идиота,
армейское влияние - сильней.
Дивизия тяжелых пулемётов -
с времён древнейших и до наших дней!

Оригинал взят у m2kozhemyakin в Стихи Кшиштофа Бачинского:

Кшиштоф Камиль Бачинский (1921-1944), польский поэт, активный участник антифашистского Сопротивления, погиб во время Варшавского восстания 1944 г.
(О жизни, борьбе, любви и смерти Кшиштофа Бачинского подробнее)

Я вас обязан известить,

Что не дошло до адресата

Письмо, что в ящик опустить

Не постыдились вы когда- то.

Ваш муж не получил письма,

Он не был ранен словом пошлым,

Не вздрогнул, не сошёл с ума,

Не проклял всё, что было в прошлом.

( Collapse )

Ночь — закрывайте двери и выключайте свет.
Дети боятся чудищ из шкафа и прочих тварей, которых нет.
Взрослые тоже — войны ли, дефолта ли, занесенной руки,
но в город уже высаживаются ангелы-штрафники.

Они охламоны, они раздолбаи, и даже небо их не берет.
И как они там вообще оказались — неведомо им самим.
Но по ночам они десантируются -
который же чертов год, -
в город, где мы смеемся, едим и спим.

Один из Вьетнама, другой с Афгана, третий — с одной неизвестной войны,
из развалившейся к черту, стертой с карты страны.
Они не против глотнуть из фляги, они совсем не любят тоски,
спите, ребята, спокойно: в городе -
ангелы-штрафники.

Чтобы все те, кто живут в шкафу, не вырвались, не сволокли,
чтобы заточка выпала, чтобы — мимо прошли патрули,
чтобы однажды сырым рассветом небо бы не прошиб
неотвратимый багрово-черный ядерный гриб.

Если ты веришь, что рай — это гетто: тумба, белье, кровать,
если привык шататься смерти наперерез,
бери автомат, выбирайся в ночь — попробуй их отыскать,
и, может быть, будешь принят в штрафной батальон небес,
навек обреченный вести войну
штрафной батальон небес.

Что во мне от тебя?
Эта едкая, злая спесь,
и заливистый смех, и печаль – только первый сорт;
это «завтра не будет – давай уже прямо здесь»
и дурная привычка правду лепить в лицо.

Твой тяжелый удар и медленный твой замах,
твой прицел во взгляде и сажень твоя в плечах.
Я, представь себе, огребаю теперь сама
всё вот то, от чего привыкла тебя защищать.

Даже тело моё – нет, ну видно же! – твой заказ;
каждый, кто его обнимал, очевидно, вор.
Что во мне своего, кроме цвета волос и глаз,
где искать себя
(да, а главное – для чего)?

Как забудешь того, кто один тебя вылепил,
раскроил и прошил, и выпустил в небеса?
Вот уж посмеялись бы те, кто меня любил,
если б знали, кого любить им приходится.

Я не женщина, я - солдат твоего полка,
я намного более ты теперь, чем ты сам;

я ношу под резинкой шёлкового чулка
то перо,
которым ты меня написал.