Я вор бюджетный, маленький воришка, Немного я тащу деньжонок из казны, Начальник небольшой пока и в доме нет излишка, Как у повыше, кто в верхах утверждены.
У них, конечно, и кусок жирнее, И слаще жизнь, не так как у меня, Берут по-крупному и не краснеют, А мне грозят судом, за мелочи всегда винят.
Ну взял я лишнего чуток, бывает, Казна же не уменьшится за миллион рублей! Так нет же! Выговор теперь прислали, И говорят ещё - я наглый прохиндей.
Ну и начальство мне противное досталось, Мильярды пилят, щепки лишь летят, А мне всего-то несколько крупиц бюджетных денежек досталось, И то грозят все премии урезать, в воровстве ещё винят.
Ну ладно, пусть останусь и без премий, Не буду ж я перечить наверху, Сижу тихонько и считаюсь в схеме, Я свой поэтому в чиновничьем цеху.
И каждый сам решает, воровать иль нету, Остаться в сговоре или уйти долой, Вот честности б прибавить нам к бюджету, Очисти грязь и скверну, рулевой!
Весна для памяти - цветущая ограда, Весна для памяти - чистейший нервотрёп, Когда, я должен знать, но не имею никакого права, Когда я должен знать, что у тебя всё хорошо.
Я должен знать, что там тебе беспечно, И не глотается солёными навзрыд, И от его слепущей нежности нечеловечной, Спасает шею тот же воротник.
Что ты по-прежнему сладка и бешенно восточна, Что не ломается ни жизнь, ни цвет ногтей, Что молчалива, боже, упаси, не многоточна Твоя небесно высоченная постель.
Мне нужно знать, что там тебе уютно, Хватает солнца и прохладных влаг, Что за день не подкрашиваешь губы, А вечер их стирает в попыхах.
Мне слишком важно знать, что ты ещё хранима, Немного, чуточку и может для меня, Наивно, боже мой, как всё это наивно, Но я хочу, чтоб ты сейчас была одна.
Хотя бы в этой двоеухой, вздорной, Пускай это чудовищно нелепейше звучит, Но сочиняя как ты неприступно и преступно одинока, Ещё одну весну мне легче будет пережить...
Сними своё бальное платье… Зачем эта дрожь в коленях, руках, на твоих губах?.. Зачем на мои объятья Ты шепчешь сквозь вздох проклятья и скальпелем симулянта в себе нагнетаешь страх?..
Сними своё бальное платье… Зачем иссушаешь жажду, желание, похоть, боль? Зачем теребишь распятие? Закончены все занятья и в этом зеркальном зале нам не танцевать с тобой…
Сними своё бальное платье… Зачем ты ломаешь кисти, свой разум, саму себя?.. Не выведут в аттестате твой грех, как на циферблате выводят часы-минуты безликие цифры дня.
Сними своё бальное платье... Зачем ты кричишь так громко, визгливо, нехорошо? Ты мне говоришь о братьях, Но нужно ещё зачать их… И впрочем, никто не знает, что с ними произошло…
Сними своё бальное платье... Зачем ты пускаешь когти, кусаешь зубами рот? Минуты любви потратить при томном в окне закате решила ты понапрасну... и шпильку пустила в ход…
Сними своё бальное платье… На нём проявилась кровь…
Что во мне от тебя? Эта едкая, злая спесь, и заливистый смех, и печаль – только первый сорт; это «завтра не будет – давай уже прямо здесь» и дурная привычка правду лепить в лицо.
Твой тяжелый удар и медленный твой замах, твой прицел во взгляде и сажень твоя в плечах. Я, представь себе, огребаю теперь сама всё вот то, от чего привыкла тебя защищать.
Даже тело моё – нет, ну видно же! – твой заказ; каждый, кто его обнимал, очевидно, вор. Что во мне своего, кроме цвета волос и глаз, где искать себя (да, а главное – для чего)?
Как забудешь того, кто один тебя вылепил, раскроил и прошил, и выпустил в небеса? Вот уж посмеялись бы те, кто меня любил, если б знали, кого любить им приходится.
Я не женщина, я - солдат твоего полка, я намного более ты теперь, чем ты сам;
я ношу под резинкой шёлкового чулка то перо, которым ты меня написал.
Досчитав до шести, циферблат застыл; у него заслуженный выходной. Я услышала их шаги в коридоре и поняла, что пришли за мной. Я спустилась во двор, прислонилась к стене. От рассветного солнца бросало в жар. Кто-то невидимый громко крикнул: "Пора, товарищи! Заряжай!"
(Они стояли, в анфас и профиль похожи, словно родные братья. Я закурила. Мне было плохо. Я не готовилась умирать.)
Хотелось плакать, но я молчала, остатки воли собрав в кулак. Таким, как я, только две дороги. Уж лучше к Дьяволу, чем в Берлаг. Смотрела прямо и точно знала: никто из них не поднимет глаз. Я возглавляла расстрельный список. Они пришли исполнять приказ.
(Стало тихо. Шальное сердце едва стучало в моей груди. Кто-то крикнул: "На изготовку!" Они прицелились как один.)
Я - дочь предателя, мать шпиона, я - анархистка, я - враг народа. Вердикт - немедленно уничтожить. Я не заслуживаю свободы. Мое место займет верный. Мое имя будет стерто. В этой цепи я стану первым и самым слабым звеном... К черту.
(Их главный крикнул: "Кончайте суку! Чего застыли? Живее, блять!" В его лице я читала злое "весь мир бы к стенке - и расстрелять". Его безумно знакомый голос срывался с грубого на фальцет.)
Их было десять. Одновременно четыре пули попали в цель.
Потом меня волокли по снегу безвольным телом в подвальный морг. Труп упрятали в тесный ящик, а двери заперли на замок. И я смеялась до боли в горле, до немоты, до хрипа. Они боялись меня... убитой?
Кладбище, кругом кресты, Тишина вокруг. Лишь шевелятся кусты, И ползет паук. Но вот полночь настает, Слышу громкий стук - Из могилы восстает Мой любимый друг. Я обнять его хочу, Нечто сообщить, А потом пойду к врачу, Нервы подлечить. Мы встречаемся всегда В этот дивный час, Над землей горит луна, Далеко от нас. Но сегодня он молчит, Смотрит на меня. Бледен его строгий вид, Жар, как от огня. Он предчувствует беду, Холод моих глаз. Знает то, что я уйду Навсегда сейчас. Он не хочет потерять Девушку свою, Я, не в силах больше ждать, Тихо говорю: "У меня теперь другой Есть любимый друг. Отпусти меня, родной, Мы замкнули круг. Я сегодня ухожу Навсегда, поверь. Отпусти меня, прошу, И захлопни дверь". На прощание потом Он меня обнял И до хруста, так легко Мою шею сжал. А при этом он сказал: "Нету больше сил! Я другому не отдам Ту, что полюбил. Будешь в вечности со мной, На века моя!" Так вот ненаглядный мой Задушил меня. Кладбище, кругом кресты, Тишина вокруг. Лишь шевелятся кусты, И лежит мой труп. Завтра ночью милый мой Явится ко мне, Заберет меня с собой Гнить в сырой земле.
